Межгосударство. Том 2 - Сергей Изуверов

Не заметили, бумажной сетью подожжённой с четырёх чёрным огнём сумерки, следом пытающаяся задуть темнота. В недоописанном выше, как видно, всё-таки не чужд чему-то вроде законов природы, воцарился, вслед за тем мрак, кто не может видеть собственные пальцы, приближенные к лицу и не может видеть, что в, не может так же чувствовать себя спокойно, не валились с отсутствия полок канделябры, факелов, ещё способа. Решили переспать, утром призаняться изысканием непонятно, помогло бы, если к этому ещё имелась пауперизационная надобность. Кинули на полу, кроватей предусмотрено не, бы озаботились обзавестись, непременно без дна. Готлиб сходил к входной, щеколду без кольца на косяке, крюк, успокоились, синие птицы, наткнувшиеся на поле синей пшеницы. Утомившегося дорогой Гримо, странный, разумеется пророческий, объясняющий его жизнь с точки зрения патерналистического превосходства собственной манишки над опускающимися трапециями, намекающий как открыть и как закатиться в долину Печали, чтоб не напоминало покушение на познание, в той не приветствовалось, выглядело как беззаботный и ни к чему не обязывающий плеоназм. Не единожды бывало, виденья в виде околесицы, ни лиц, ни поступков, никогда не, не разбирал и не понимал. На сей лиц не счесть. В зале судебного издевательства, всё происходящее, никем конкретным не являлся, в духе репортёра описывающего сражение с воздушного шара, к крупу лошади генеральского адъютанта. Знал, коммерческий суд, рассматривающий только коммерческие со статусами. Предметом спора сторон похлеще парадокса лжеца. Истец иск, множество, теперь слушались один за другим, о возмещении вреда вследствие нарушения интеллектуального права на высоту прыжков клоунов. В судебное заседание клоун, свидетель, видел как тот прыгает во время своих клоунад и секретарь заседания заставлял его прыгать, сам крутился вокруг со складной линейкой, делая вид что-то, то и дело в согбенном вопросы свидетелю (как будто от имени суда) вроде, так ли он скакал тогда или выше или ниже или в большую раскорячку? Целый день. Клоуны и свидетели сменяли, судья и истец, невидимый никому и самому себе Гримо смотрели на всё и пытались рассудить. Настала очередь последнего на сегодня и свидетеля. В зал Амфилохий Пересыпов и Гримо, едва узнал, понял, последний клоун он и прыгать ему. Происходящее немедленно глазами входящего в зал фарсёра. Хотел крикнуть Пересыпову, не может свидетельствовать против, сам директор магазина париков и грима, словарный обнулился, обыкновенье сна. Прыгать отказался, стоял, опустив голову, глядя на край передней деревянной панели судейского стола. Воспарил, провалился сквозь дождевое. Прочая часть тёмной без сновидений. Его низость Морфей-Варолиев мост, не спешили признавать ни в Асбурге ни в прочих, в каковых по большей псевдокульты, так вот сказанный Фантазус вступившему в его царство только сказанную надувательскую. Живой манекен, в большинстве дней путешествия, первым, с лучами вновь возвратившегося к ним ошарашенного происходящим. Силились пробиться сквозь свинцовую пелену наползших туч, освещение и вместе с тем ясную, только не для тех у кого ясное сознание, окружающего. Гримо занял сидячее, спиной к ущербной обстановке, рассуждать, иной раз соприкасаясь со смрадным болотом логики под собой, медуза случайно с осьминогом, могло открыть очередную извилистую, путь добродетели в продолговатом мозге, полосу их? В минувшие до раннего средневековья, жидкости странной природы, при соединении в котле могли бы и картины мира. Разбавленный лизоцим трёх криптоалеутов, бульон из ликвора и пена векового диуреза будочника. Только в последний спровоцировали высунуть из непостижимого панциря пропущенные через скальную призму лунные, при толике фантазии, ещё меньшей толики знаний, признать жидкостью. Что из похожего в этом? Угодно, от высохшего сверчка до высохшей янтаря на стекле. Индукции в голове не в сторону изучения-сопоставления с действительностью обстановки, пятый глаз, подчиняясь рассуждению, остановился на одном в области пола, невольным образом натолкнуло на о самом приютившем. Вопрос в духе директора бюро находок, рассматривающего разорванный график продаж: отчего в том всё намеренно наполовину? Неспроста затеяно. Неведомый кому-то, кому-то осточертевший хозяин-лишённый потенций инкуб обставил и обложил предметами, лишёнными. Суть меча в клинке, нет в лучшем смысле этого, суть книги в страницах с текстом (может ещё в имени издателя), нет страниц, как совести у, приравнивал аббатства к монастырям, суть серванта в сахарницах, нет сахарниц, суть стула в венских загибах, в наличие только загибы чьего-то мозаичного расстройства, суть картин в авангарде и автопортретах, пустые рамы о стены на ветру, суть соображения во всегдашней выгоде мироустройства, нет мироустройства, суть княжеской грамматики в правилах допущения, не видны, суть изображения в котле или в чане в составе, пропитаны дрова, их всё меньше. Вопрос во вкусе учеников архитектора: зачем им был указан этот дом? Для разных, в зависимости от навигации айсбергов над Южно-Сандвичевым жёлобом в день явления. Суть их здесь, открытие-без-экивоков карты. Не значит же, в соответствие с казуистической никомаховой гармонией, карту здесь невозможно? Не может как не может дождь прикинуться фонтаном. Рассуждения не верны, пессимизм возведён в степень, снег первым же падением побеждает математиков. Предпринимался заход с другой. Якобы отыскания некоего якобы вещества, способно проявить спрятанное при помощи алхимии, то и криптоалхимии, а то и снящейся каждому третьему мещанину и каждому миллиардному сыну надворного советника таблицы. Дом огромен, обыскивать и проверять на старом все найденные, могут способствовать реакции – уйдёт чересчур, у квислендского коалы на основательный сон. Следовательно, предмет должен на рецепциетивном постаменте в лучах четырёх деструкционных прожекторов или вцарапываться в глаза оправданной любовницей при первой попытке отыскать, следует только знать, что. Вопрос в духе Габриэли Шанель: что может быть броским в доме, где всё наполовину? Из поваров или аристократов афинской демократии взялся бы склочить в очаровательном, совокупности риторских школ и утверждать, Троянский конь или гегемония Перикла, живым манекеном бралась в рассмотрение любая целая вещь. Таковой внутренней орбитой, нашёл удовлетворительный немедленно, теперь знал, на что обращать, чего не упустить, в руки приплывёт слишком многое. На ноги, огляделся, напоминая себе музейного курьера втянувшего красной пыли. Готлиб и Герда в объятьях сна и друг друга. Будить ни к чему, ни к чему воротить трюфель от парфюммиазмов. Начать в одиночку, тем таинственнее выйдет. Головой по сторонам, сразу рассчитал, до антресолей, боги ставят ноги, свешивая с первого неба, не дотянуться, сообразил, местами, подходящими для укрывания, серванты, шкафы, книжные полки, угодно, при условии, кто прячет, ум в стадии пассивной экзальтации. Начал с прихотливой конструкции журнальных полок, втиснуты пособия по уходу за двудомными араукариями, рекламные брошюры выставки постельного староверки-анахоретки, высушенные кленовые без жил. Для удобства к ущербстул, утвердиться на крестовом его ножек, тем возвыситься, Юлик, обозреть доставшееся, преподобное. Натужный скрип Готлиба, окрик-щелчок хлыстом надзирателя. Торговец древностями, тайный археолог и провинциальный энциклопедист мигом на ноги троих, не выпуская трость, за время пути чем-то вроде раскладного швейцарского, на введённого в квазиступор пробуждением. Вздумали удавиться? Ну что вы, зачем мне? Решил поискать потребное, а то вы спать горазды, скоро до того, мне вас целовать придётся. Давайте же я подсоблю, но в меру. А не то ещё сверзитесь, кто тогда вселит в меня надобность жить? Признателен. В самом такой квазиправильный, учтивый и криптотупоголовый, либо искусно, нахватавшись лицедейств в своём магазине? Нельзя представлять столь просто, ясно для неясности, не замечать никакой гадости, издёвки над собой, предательства, окоченения членов после смерти, трупных пятен на новой власти, рассмотрение исков с превышением срока, полётов над головой соглядатаев мирового зла, излишней скользкости ступеней и расширения тонзур у церковников. А если и замечать, не уделять ни малейшего, ни единым взгляда не сопровождать эту тебя скверну валдайских болот. Утверждение в духе Бога: всё так, как и должно быть. Я нашёл. Задрав голову, тут же опустил, живой манекен пожелал соскочить, рассмотреть находку, основательностью скошения глаз ежа. В руках книга, идеальное начало и окончание для любого сочинения. Обыкновенная старинная, больше чем за пятьдесят последних, позеленевшей от временных щёлочей, вследствие этого же красные разводы. Единственным отличием от всего помещавшегося в этой вселенной, на субатомном уровне, целостность. От радостного возгласа и ударения каблуков, ударение каблуков обо что либо имеет какое-то, либо это сто сорок вторая и одновременно сто семьдесят первая, о доску пола, пробудилась. Живо, что подтягивается к чему, на ногу и протез, подковыляла к удачливым. Что это вы тут? Книгу нашли, обрадовано Гримо. За чьим она именем? На первой же: Леви Бен Гершом «Войны Господа. Комментарии Готффрида Невшателя на языках латинском и иврите». Не вызвало большого. С этими и тем паче комментариями к ним уже все устали изумляться. Неясным как предмет, без сомнения имевший, смотря что Готффрид понакидал в виде, видимость пунктира из области самореферентного парадокса, только сейчас кто-то из троих начал, карта и есть хартия, обман или самообман хартофилакса тянется пятьсот, их самообман четверо суток. Принялись, это выразиться точнее, листать. Язык не латинским и не еврейским, старофранцузским, плохо знала Герда, едва разбирал Готлиб, совершено не понимал, делал вид, понимает, Гримо. Самая понимающая, понимая и это, на пол, книгу на распрямлённые колени, задерживалась на каждом развороте от начала меньше и меньше. Энциклопедист и живой в сторону, не дать понять, хотят потревожить и так же, мир вокруг не то, чем кажется. Есть у меня что-то на уме, шёпотом Гримо. Где-нибудь посреди тома страницы… чистые от письма. Смекаешь? К своему стыду и обывательской ярости, нисколько, но покивал в ответ, не сойти за глупца, не умеет себя в обществе. Сказанный разворот был, предсказание Фрэнсиса Годвина. Ещё раз всему по очереди и в совокупии, звавшимся Гримо Вуковар, стал ждать, что непостижимый криптокаторжник с листами чистыми от. Просто, перевод описания поминок перед похоронами. Стребовав карту, осторожно свернул так, край, чернил которого ещё не, лицом к верху и в сочленения страниц комментариев, закрыл, судьи и обер-прокуроры дела. Ждать, не отрываясь от между мелоладонями фолианта, за края более широкие оконечности, середина внутри, венерина мухоловка захватила хартию добра и зла. Не пересушить бы, живой манекен, раскрывая. Отобрана Гердой, Гримо, запах пота на пенсионе, от приблизившегося к, руками, мезальянсной тряской, развернул, записанную немым бардом историю собственной. След Готффрида к недоброй памяти озеру, всё на том же недоброй памяти востоке, кроме, негде лежать всяким таким, не просто к берегу, к крохотному, зародыш мглы, острову посреди. Это не всё, звучит отменённый приговор. По левую от новой полосы, недавно под лучами лунного явлен этот половинный, проявилось окно, на том самом и даже, быть, по размеру, где дом и дому. Что за нах возвращения? – недоумённо Готлиб, окончательно убедившись, они с Гердой прошлую полосу не. Но никакого не было, на том готов грызть до первой слюны собственные макабрические ботинки. На этом месте как будто дом или башня, или парк аттракционов. То есть половина чего-то и без всякого окна. Значит следует к озеру, да после на тамошний остров, об ином Готлиб. Боги, обойдётся хоть одно путешествие со средневековыми кунштюками без какого-либо острова? Что это за окно? – всматриваться Герда. Вопрос в духе Дмитрия Менделеева: отчего оно здесь? Вопрос в духе обывателей обращающихся к Богу Пятикнижия касательно его сына: отчего его не было раньше? Гримо снова осматриваться, сей полагая решающим где бы начать рыть добытчиком нефти. Окон в доме четыре. По одному на каждую, люмпенному зодчему может увидеться реверанс банальности. Одинаковые, вырванные перья попугая, с грязноватыми, скверными портьерами и несвежими пелёнками кормилиц восточной Европы, грязными, без обыкновенной присущей тяжести. И что в этих такого особенного? – Готлиб, в раму тупым концом трости, воображая, постукивает крюком для несения пожиток. В этих, ничего, кроме твоего мерзопакостного отражения, в ответ Герда. А в этом тайном что-то. Только пёрни не тем на карту, уже мстятся тайные окна? – Готлиб, при надобности мог высмеять и тайное собрание у Кондратия Рылеева, и тайну совещательной комнаты. А как ещё это? – сотрясла, линии частью ссыпались, частью исчезли. Первое, твой предок нас дурачит, карта и есть хартия. Второе, он дурачит и сам себя, поскольку тронулся головой от скачущих перед глазами андрогинов-ребисов и прочего подобного. Третье… Это ты сам уже давно, вскричала, ты лишился ума со всеми своими самопишущими на закладных перьями и невидимыми покупателями, которые сотнями приезжают в Солькурск, а Готффрид Невшательский, был светлейший своего времени, знал астрономию (очковтирательство), алхимию (что может быть банальнее?), пифагорейскую математику (один мистик водит за нос другого), натурфилософию (её не знал даже Ньютон), космологию и космогонию (если тебе ясна разница), четыре языка (это звучит как оскорбление его умственных), Талмуд (небось хотел сделаться ростовщиком), Библию (если тебе так уж необходимо их различать), ученье Фомы Аквината (он что, церковь?), вычислял точку схождения субстанции, времени и пространства (вот это мне нравится), составил два бестиария существ юга и севера (скрестил гемипенисового питона с носорогом без анальных шпор и думает, что это бестия?), написал четырнадцать о науке и искусстве (а кто их читал?), и умел играть на губной гармонике (всё равно что сказать, умел пускать ветра ртом). Гримо, по обыкновению, в препирательствах не принимал, отошёл к входной, на притолку, вновь размышлять от чего уши уже начали вибрировать. Для чего окна? – себя в духе устроителя мира перед устроением. Что бы смотреть и что-то видеть, этот неочевидный как будто пришёл из космоса. Вопрос в духе наёмного убийцы: что можно увидеть в окна, которые есть в доме? Вопрос в духе участника состязаний по прицельному мочеиспусканию: в те, которые на виду? Для полной ясности и избежания двусмысленных положений решил сам. Ничего путного, возвратился к двери, далее. Утверждение в духе восторженного филантропа: если разобраться, окно, чудесная придумка, едва не волшебное изобретение какого-то. Защищает тебя и дом от ненастий внешнего, рокота стихий, дождя из лягушек и йотунхеймского ветра, доброжелательства насекомых, доброжелательства иных скверных тварей, позволяет узреть окружающий, хотя после перечисленных, могло бы каждый день вываливаться на голову, всё равно бы любили и ставили на место. Идёт волатильное сражение, видно сражение, великий исход, видно великий исход, представление анатомического театра, видно его, высадка «Мэйфлауэра» – видно, зависла в воздухе хазарская летопись – видно, созыв британского парламента – видно, основание Харькова, видно и его. Зачем бы этому барину-герру-пану Готффриду, вздумалось рисовать поверх дома окно, проявится от книги, а не от света луны? Ответ в духе Лжехриста: что бы путники, идущие по его следу, узрели нечто важное, могущее их одолеть, но на самом деле спасти. Подобного никогда в обыкновенные, значит следует, озарение снизошло на лбы, необыкновенное. Утверждение в духе опостылевшей очевидности: всякое окно должно куда-то. Если не в стороны, имеет окружающий свет, в небеса, под землю. Совершив заключение, задрал, в который облизнулся на недостижимые антресоли. Простирались под самой, заведениям толка, закрывали не всю поверхность верхнего, скрывая три дюжины пар продублённых божественным потом и блевотиной сандалий. На свободной от обязательства соприкасаться с божественным части, никаких искомого окна, признаки брачных игр летучих мышей. Ко вниманию принят пол. Много где хорошо виден, в иных, скрывался за недособранной, именно: шкафами, сервантами, столом (угол зрения), стульями (угол зрения), конторами и бюро, в чём разница. Располагать стены, если, конечно, проделано в полу, нет резона. Как-то не по-человечески, вот это верно, наконец-то хоть какая-то человечность. Должно в середине. Стены, потолка, грудной клетки, межконтинентального чемодана, пола, остаётся стол, под видно, ничего, контора без ящиков. К ней, чуть в коленях, верхний предел руками и, навалившись, в сторону. Не укрылось от завершивших препирательство, расцеловавшихся сугубо по-русски семикратно. Заинтересованно к живому, провинциальный подсобил совладать. Вопрос в духе помощника похитителя надгробных плит: что под той открылось? Настоящее, в классическом виде. Запылившиеся от времени, некрашеная рама, оцарапанная низом тягаемой по. Приникли к модусу, носами оставляли в пыли этюды. Гримо вроде единорога, гаубицей пронзал кирпичную стену, кончик рога с иной стороны, к нему за шиворот за откинутую крышку рундук. Готлиб женские панталоны и мужские рейтузы, составленные в па, что в пыли длинный Герды могла только, энциклопедист бессилен. Что там за, почти не разобрать. Комната, не слишком, фигуры, очертаниями человеческие, всей диспозиции постичь не. Готлиб примерился хватить, привнеся в устоявшуюся швейцарского выкидной молот, муть не мешала деференту бинокуляра, парноостановлен. Совсем лишился? – стало казаться, Герда если и, непременно связано с умом Готлиба, удерживая занесённую для удара. Знаешь, что там, недоносок? Может смертельный дух, из делают присыпку для мумий. Высказан ряд устрашающих, закончился подробно описанной, под окно подземный из гор, из Андрониковского, в нынешний только отделяет Лихо, выскочить к ним как святой чёрт из восковой табакерки. Тогда окно перестанет быть собою, в свою тихо Гримо. Не просто же от скуки прорубил? Восклицание в духе репортёра, желающего осуществить непристойную публикацию: как-то ведь должны мы посмотреть. Ответа не. Силилась прозреть творящееся взглядом, Гримо осматривал окружающее, отыскать способ освещения подземной изнутри, короткопалые руки, ощупывали края квадратной, намереваясь настигнуть. Неизвестно-то неизвестно, в пальцах живого вскоре верёвочка, зажатая между пола и рамы, уходящая концом, нет, вшивый Гримо точно уже ходил по карте, забыл или исказил поход до похода в лавку старьёвщика. Сейчас я дёрну, а вы лучше нах, без предупреждения остальным, вытягивая сколько в долго. Без пререканий, самопровозглашённого, но уже любимого оракула. Готлиб слишком жизнью, Герда впала в грех прострации. Отошли к входной, убеждая, уже за, резко дёрнул, полагая, чем резче, больше врасплох того или тех, прячется, на первый ничего очевидного. Потом, при придирчивом коллегиальном, внизу монохроматическое. Прильнув, позабыв страхи, кроме страха солёного оранжада, страха оказаться воссозданными потомками и страха океанского дна, совокупили, взбодрился факел, обсферил и изолировал под.